В средневековом обществе подавляющее большинство людей были твердо убеждены в существовании потустороннего мира, верили в могущество колдовства, ведовства, волхования. В России по обвинениям в колдовстве пострадало немало и представителей знати, и простых горожан и крестьян, и даже духовенства… К XIX веку это стало анахронизмом, но некоторые продолжали обращаться к «потусторонним силам». Особенно это было характерно для крестьян из глухих мест, отдаленных от культурных и промышленных центров. В нашем крае к таковым относилась большая часть территории Юрьевецкого уезда.
Тело распухло… от белого порошка
Эта трагикомическая история началась с рапорта сотского деревни Окулово Павла Степанова приставу Юрьевецкого уезда от 24 декабря 1852 года. Степанов сообщал, что крестьяне деревни Комольцево – братья Иваны Афанасьевы (Большой и Меньшой) – «занимаются порчею людей». Пострадавшими от их действий объявлялись староста деревни Гляздуново Фёдор Петров и крестьянин Василий Филиппов. В качестве доказательства выступало якобы приготовленное для порчи снадобье: «порошок белого цвета с маленькими кружечками (так в тексте. – Ред.) и корешки наподобие ниток». Уже через три дня пристав прибыл в деревню и допросил всех возможных свидетелей. Из показаний самого Филиппова выяснилось, что он болел в течение всего октября, «тело было распухшее, членами не имел владения, даже сидеть не было возможности». Последствия болезни ощущались вплоть до настоящего времени – он «чувствовал одеревенелость» в ногах «по колени от ступней».
Виновница его страданий выяснилась через две недели после выздоровления. Когда он отправился в лес за дровами, жена Филиппова Елена отлучилась к отцу, Афанасьеву-младшему, слывшему в округе за колдуна. Вернувшись, она извлекла из-за пазухи небольшой бумажный сверток, привлекший внимание сестры пострадавшего, Ефросиньи. Она «из любопытства подсела» к Елене и взяла посмотреть сверток. Елена «настоятельно просила» отдать его, а затем попыталась отнять силой.
Спасаясь от взбешенной снохи, Ефросинья выбежала во двор. На шум явились соседи. Им удалось разнять родственниц. После этого жена Филиппова вернулась в дом, а его сестра направилась к старосте и доложила о происшествии. Отобранный у снохи сверток она спрятала.
В тот же день староста, давно подозревавший Афанасьевых в «колдовской порче людей», созвал мирской сход. На нем Елена сообщила, что в бумажном свертке находилось лекарство от болей в животе, но не объяснила, где достала его, а на следующий день и вовсе сбежала из дома.
В ворожбе муж заподозрил жену
20-летний Филиппов обвенчался со своей ровесницей Еленой «по распоряжению госпожи». Семейная жизнь у них не заладилась: жена «не имела к нему настоящего супружеского расположения» и постоянно твердила, что жить с ним не желает. По словам Василия, на боли в животе Елена ему никогда не жаловалась. Поэтому он полагал, что «колдовское снадобье» жена приготовила для него «либо для кого из семейных моих».
42-летний отец Елены, Иван Афанасьев Меньшой, утверждал, что предъявленное ему снадобье «есть одна земля», которую он набрал из-под гробницы Тихона Лухского. Он сам добавлял его в воду, которую пил «для излечения живота», и действительно «получил облегчение» от болезни. Оставшуюся часть земли он по просьбе дочери отдал ей «для той же надобности».
Иван знал о ссоре дочери с мужем, но о причинах взаимной неприязни не догадывался.
Кружок из хлеба, пронзенный иглами…
Источником нехорошей молвы о братьях Афанасьевых, о которой говорили и пострадавший, и староста, послужили события весны того же года. В марте на один из мирских сходов явилась дочь старосты Фёдора Петрова, лухская мещанка Василиса Фёдорова, приехавшая в гости к отцу. Она увидела, что, когда тот уже ушел на сход, к подворотне их дома приблизился старший из братьев Афанасьевых. Осторожно наклонившись и «немного пошарив» под ней, он быстро удалился.
Василиса выбежала из дома и обнаружила в подворотне под небольшой кучкой «нагребенного сора» хлебный кружок. Находку она доставила на сход. Кружок оказался вырезан из «корки ржаного ситника». Он был крест-накрест пронзен двумя иглами. В центре кружка оказалось аккуратно вырезанное отверстие, где иглы были обернуты тонкой синей бумагой.
Факт «ворожбы» Афанасьева не вызывал сомнений. Его немедленно призвали к ответу. Виновный простодушно объяснил, что «колдовскую принадлежность» ему изготовила и «заворожила» на базаре в Вичуге неизвестная цыганка. Но Афанасьев Большой уверял, что не намеревался «испортить» старосту, напротив: хотел, чтобы тот оказался с ним «союзен», для чего и оставил хлеб в подворотне. Желание «союза» со старостой было обусловлено тем, что прежде он враждовал с Петровым, несколько раз посылал помещице «ложные письма» на него и даже был наказан за это.
У старосты Петрова возникло подозрение, что оба Ивана Афанасьева «колдовством занимаются», хотя наверняка он этого не знал.
Опрошенные в ходе следствия «одновотчинные» крестьяне не подтвердили обвинения Афанасьевых в ворожбе. Напротив, они единодушно утверждали, что братья «поведения хорошего и прежде о них ничего дурного слышно не было». Аналогичные показания дали и крестьяне соседних деревень – Рожства, Ратманихи, Ивошина.
В ходе обыска, проведенного в доме подозреваемых 2 февраля 1853 года, никаких вещей, «через которые производилась бы порча людей», обнаружено не было. Через полтора месяца вернулась и беглая жена Филиппова. Но ничего интересного она следствию не сообщила, полностью подтвердив отцовские показания. В бегах Елена «прокормление имела сбором милостыни», а причиной ухода называла плохое обращение мужа, который нередко «колотил ее». После возвращения она немедленно была наказана вотчинным начальством: трижды бита розгами на мирском сходе.
В «волшебном веществе» оказался яд
Между тем «колдовское снадобье», изъятое у жены Филиппова, было направлено на медицинскую экспертизу в Кострому. Оно прошло «химическое испытание» в аптеке провизора Зегница и было определено как неизвестные растительные вещества, «истертые в пепельного цвета порошок, к которому примешалось значительное количество белых блестящих полупрозрачных крупинок».
Если определить название и свойства растительной основы снадобья оказалось невозможно, то химические опыты над «крупинками» неопровержимо доказывали, что это – белый мышьяк, самый распространенный яд того времени. 25 мая Костромская врачебная управа сообщила об этом в совестный суд, который в свою очередь направил заключение в уездный суд. Результаты экспертизы заставили пересмотреть обвинение. Поскольку «мышьяк есть самосильнейший из минеральных ядов», поступок Афанасьевых представлял собой «не колдовство, а явное зло, вреднодействующее (так в тексте. – Ред.) на здоровье человека».
Впрочем, явных доказательств покушения на жизнь Филиппова всё-таки не было. Это заключение было дано Костромской палатой уголовного суда 15 февраля 1855 года. А попытка одним из Афанасьевых обретения «союзности» старосты доказывала лишь его «грубое невежество», а вовсе не злые намерения.
«Снадобье», изъятое у жены Филиппова, явно не являлось землей из-под гробницы Тихона Лухского. Но ложь подозреваемых ничего не доказывала: ведь применить его им так и не удалось. В результате старший Афанасьев был освобожден от суда с внушением, чтобы «от невежественных поступков удерживался», а младший с его дочерью хоть и «оставлены в подозрении», но к ответственности тоже не привлекались.
